Философия сама по себе нередко является нам как изменяющий сознание опыт, новая версия восприятия нашей Вселенной, иногда настолько радикальная, что становится потенциально опасной. Таким образом, философия может рассматриваться как психоактивная субстанция, тогда как роль самих психоактивных веществ в философии не очевидна. В этом более-менее хронологическом обзоре мы прольем свет на историю выдающихся западных философов, принимавших психоделические вещества, и выясним, как это могло воздействовать на их идеи — то есть, как галлюциногены повлияли на философию.
Начнем со смелого предположения. Причиной возникновения западной философской традиции был прием психоделиков:философия Платона была навеяна употреблением галлюциногенов, а западная философия возникла на основе идей Платона. Британский философ Альфред Норт Уайтхед (1861–1947) известен следующим тезисом:
Наиболее правдоподобная общая характеристика европейской философской традиции состоит в том, что она представляет собой серию примечаний к Платону1
Платон, возможно, наиболее известен своими аргументами в пользу существования душии бесконечного мира идей («эйдосов», которые существуют вне пространства и времени). Эта пара трансцендентных понятий впервые появилась в его диалоге «Федон», также известном как «Учение о душе». Его вступление содержит следующие слова:
Да, ибо, как говорят те, кто сведущ в таинствах, «много тирсоносцев, да мало вакхантов», и «вакханты» здесь, на мой взгляд, не кто иной, как только истинные философы. Одним из них старался стать и я — всю жизнь, всеми силами, ничего не упуская. Верно ли я старался и чего мы достигли, мы узнаем точно, если то будет угодно богу, когда придем в Аид. Ждать осталось недолго, сколько я понимаю...2
(Перевод С.П.Маркиша)
К Дионису, богу опьянения, мы вернемся позже, а сейчас нам стоит отметить стремление Платона быть среди философов мистерий. Это были регулярно устраиваемые в Древней Греции мероприятия, наиболее официальными и известными из которых были Элевсинские мистерии, в которых Платон принимал участие. Они проходили в Элевсине, располагавшемся в 20 км от Афин.
Там, в храме Деметры, участники выпивали настойку — кикеон — в составе которой были ячмень, мята и вода. Многие убеждены, что кикеон содержал также и психотропный ингредиент. Ведутся широкие споры о том, что это было за вещество, но мало кто сомневается в его галлюциногенности.
Доктор Альберт Хофман, создатель ЛСД, отмечал, что тот ингредиент мог происходить из паразита ячменя, спорыньи, из которого было выделено ЛСД. Он писал:
[Мы] предполагаем, что ячмень [растущий на Рарийской равнине] был источником спорыньи, содержащей [...] растворимые галлюциногенные алкалоиды. Знаменитая Рарийская равнина располагалась неподалеку от Элевсина. Это и впрямь могло привести к выбору Элевсина в качестве места для храма Деметры...3
В затемненном храме участники должны были воскликнуть: «Я постился, я пил кикеон». Что же происходило после этого, как и указывает название мероприятия, — тайна, но в диалоге «Федр» Платон дает описание:
Мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище, одни — следуя за Зевсом, а другие — за кем-нибудь другим из богов, и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными с и которые мы совершали [...] Допущенные к видениям непорочным, простым, неколебимым и счастливым, мы созерцали их в свете чистом, чистые сами и еще не отмеченные, словно надгробием, той оболочкой, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка — свой домик4
(Перевод А. Н. Егунова)
Таким образом, весьма вероятно, что психоделики вдохновили появление идеи дуализма тела и души на Западе, не только в философии, но и в религии: влияние Платона на христианство было существенно, Ницше даже заявлял, что «христианство было платонизмом для народа».5 Вне зависимости от обоснованности аргументов Платона, его суждения оказали влияние на нашу культуру и просветили нас. Платон прошел через темную пещеру, чтобы узреть свет; этот солнечный луч философии, науки и разума был обусловлен психоделическим опытом.
Так или иначе, с христианским милитаризмом пришли темные тучи, затмившие собой солнце. В 392 г. н. э. Элевсинские храмы были закрыты по указу римского императора Феодосия I, бывшего христианином. С этого начинаются Темные века, и сияние светской мысли возвратится лишь в эпоху Ренессанса, и, затем, Просвещения. Философ Иммануил Кант (1724–1804) вспоминает забытую идею в своем антихристианском эссе «Что такое просвещение?», написанном в 1784 году. Помимо этого, Кант написал книгу об ученом и мистике Эммануиле Сведенборге (1688–1772). Сам Кант, как мы полагаем, не испытывал в своей жизни мистического опыта, чего не скажешь о его последователе.
Томас де Квинси, опубликовав ряд статей о трансцендентальном идеализме, стал одним из первых англичан, прокомментировавших труды Канта. Все же, де Квинси прежде всего известен как автор вышедшей в 1821 году книги «Исповедь англичанина, употребляющего опиум». В ней он описывает психоделический эффект от вещества, полученного из мака, которое он впервые попробовал как болеутоляющее:
О верный и праведный опиум! [...] Ты, силой воображения строящий из ничего города и замки [...] затмевающие великолепие Вавилона [...] ты, держащий ключи от Райских ворот, о, справедливый, нежный и могущественный опиум!
Де Квинси заявлял о своей любви к трем философам: Платону, Канту и Шеллингу. Кант говорил о существовании реальности — ноумена — за пределами нашего восприятия, которая поэтому недоступна нам, простым смертным5. Однако Шеллинг, будучи приверженцем кантианства, считал, что на самом деле познание ноумены в какой-то мере возможно7; это явление он назвал интеллектуальной интуицией. Верил ли де Квинси в эту романтичную теорию, остается загадкой.
Мог ли опиум дать хотя бы мельком прикоснуться к ноумену или это было лишь несбыточной мечтой? Хотя де Квинси никогда и не признавал то, что с опиумом ему доступны все реальности, он говорил, что наркотик дает ему возможность окунуться в свое прошлое.
Малейшие происшествия из детства, забытые случаи более позднего времени, — все они часто оживали у меня перед глазами. Я был уверен в том, что нет такого понятие как абсолютное забвение, все, что когда-либо отпечаталось в памяти, нерушимо...8
Позднее вопрос о нерушимости воспоминаний стал передовым в трудах французского философа Анри Бергсона9, к чьей философии обращался, как мы позднее увидим, и такой известный психонавт как Олдос Хаксли.
Современником де Квинси был уроженец Пензанса, изобретатель и «философ химии» Гемфри Дэви. Дэви был другом поэта Сэмюэля Тэйлора Кольриджа, который тоже был последователем кантианца Шеллинга и теории трансцендентального идеализма. Такой идеализм — идея-изм— гласит о том, что материя в действительности лишь отражение сознания. И возможно, эта мысль посетила Дэви после большой дозы оксида азота, или «веселящего газа». В своей книге, посвященной экспериментам с психоактивными веществами, философ пишет:
«Я потерял всякую связь с внешним миром; бесконечные ряды ярких картинок всплывали в моем сознании. Они были связаны со словами так, чтобы в потрясающей манере представить восприятие совершенно по-новому. Я пребывал в мире, полном заново переосмысленных, видоизмененных идей [...] И, обращаясь к доктору Кинглейку, я воскликнул: „Ничего кроме мыслей не существует!“
Часто я испытывал непередаваемое удовольствие, когда дышал им один, в тишине и темноте, поглощенный совершенным существованием»11
Дэви, возможно, воспринимают как человека, прежде всего занимавшегося вещами, имевшими практическую ценность — он известен как изобретатель безопасной лампы для шахт, названной в его честь лампой Дэви. Однако, антиматериалистические, идеалистические впечатления, оставшиеся после употребления оксида азота, по всей видимости, сформировали его общее мировоззрение. В своей последней книге «Отрады в странствии, или последние дни философа» он, опровергая соответствующий его профессии и возрасту материалистический взгляд на мир, пишет:
Без глаз не было бы зрения, без мозга — видимых образов, оставшихся в воспоминаниях; однако ни зрительный нерв, ни мозг не могут называться основой восприятия, они лишь орудия некой силы, не имеющей с ними ничего общего. [...] Мечты о славе, почете, вечной памяти и непреложном знании, столь распространенные среди хорошо образованных молодых людей, — ничто иное, по моему мнению, как признаки бесконечно развивающейся природы разума12
Еще одним известным последователем учения Канта был немецкий атеист и идеалист Артур Шопенгауэр. Одно только это доказывает, что атеист не обязательно должен быть материалистом, как принято считать. Хотя Шопенгауэр и не употреблял веселящий газ ради интеллектуального удовольствия или инсайта (сложное интеллектуальное явление, суть которого состоит в неожиданном, отчасти интуитивном прорыве к пониманию поставленной проблемы и «внезапном» нахождении ее решения — прим. Newочём), он предпочитал другие вещества для этих целей.
С помощью вина или опиума мы можем обострить и существенно повысить наши умственные способности, но как только необходимая доза таких стимуляторов будет превышена, эффект станет совершенно противоположным13
Дают ли галлюциногены возможность испытать инсайт из пережитого опыта или нет, но, по крайней мере, они «подстегивают» разум и творческие способности, полагал Шопенгауэр. Он утверждал, что мистическое понимание начинается там, где заканчивается рациональное философское сознание. Последнее он рассматривал скорее как дополнение к познанию, а не как препятствие ему. А его размышления об эстетике и переосмысление теории Идей Платона определенно могут быть использованы для толкования психоделического опыта. Жаль, что такой замечательный мыслитель и писатель не посвятил больше работ наркотическому эффекту. Возможно, это связано с тем, что он не употреблял большого количества подобных веществ. Чего точно нельзя сказать о его преемнике, философе и противнике христианства Фридрихе Ницше.
Ницше был профессором философии в Базельском университете со сравнительно раннего возраста — с 24 лет. Взяв труды Шопенгауэра за основу, он начал свою философскую карьеру, написав следующее в «Дионисийском мировоззрении»:
«Лишь в двух состояниях человек достигает восторженного осознания реальности, а именно во время сна или наркотического опьянения»
Он завершает свою карьеру философа, говоря о своем «вдохновении», а именно о том, что он слышит громоподобные божественные голоса, и заявляя о себе как о «последователе философа Диониса»14 — лесного божества наркотического опьянения. В промежутке между двумя этими утверждениями Ницше принял целый ряд наркотиков. Наркотиков, которые, возможно, повлияли на его нигилистическую философию, которая обесценила смерть Бога: «Я не человек, я динамит».15
Из-за хронических мигреней, тошноты и судорог Ницше регулярно принимал опиум. Одно только это повлияло на его мышление, о чем можно судить по его письму близким друзьям:
«Мои дорогие Лу и Ри [...] Вы двое можете считать меня полубезумцем с воспаленным разумом, окончательно одичавшим от долгого одиночества. К этой, как мне кажется, разумной догадке о сути вещей я пришел, приняв большую дозу опиума, — я был в отчаянии. Но вместо того, чтобы лишиться мотива, я, напротив, его приобрел...»16
Ницше в своей книге «Веселая наука» даже посвятил получаемому из мака опиуму два стихотворения. Философ так же пристрастился к хлорал-гидрату, якобы как к успокоительному. Его печально известная сестра Элизабет Фëрстер-Ницше, регулярно заботящаяся о нем, писала:
«Зимой 1882–1883 года из-за того ужасного гриппа ему впервые понадобилось регулярно большими дозами принимать хлорал-гидрат»17
То же вещество позднее принимал и невролог Оливер Сакс. В книге «Галлюцинации» он описал ощущения после его употребления:
«Я как обычно перешел дорогу, чтобы купить кофе и сандвич. Пока я помешивал кофе, он внезапно стал зеленым, а затем пурпурным. Ошарашенный, я посмотрел наверх и увидел гигантскую голову с хоботом, похожую на голову морского слона. Паника овладела мной; я кинул пятидолларовую купюру на стол и побежал через дорогу, чтобы сесть на автобус. Головы у всех пассажиров были белыми и гладкими, как огромные яйца, а глаза казались громадными и блестящими, похожими на сложные фасеточные глаза насекомых; казалось, они двигались спонтанными рывками, что делало их еще более пугающими и неестественными»18
К слову сказать, принимая во внимание тему данной статьи, Оливер Сакс имел похожий опыт и с тригексифенидилом:
«Паук сказал мне: „Привет!“ [...] „И тебе привет“, — ответил я, и этим мы начали нашу дискуссию, в основном о технических вопросах аналитической философии. Возможно, тон разговору был задан первой фразой паука: он спрашивал, считаю ли я, что Бертран Рассел открыл парадокс Фреге»19
Высказываясь против теории Ницше, Бертран Рассел однажды написал: «Я считаю, что главнейший аргумент против его философии, как и против любого неприятного, но внутренне цельного учения, не относится к фактам, но касается эмоций»20
Нравственность Ницше (или отсутствие таковой) воплощена в названии его позднего труда «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего». На место христианского Бога и его морали Ницше ставит свой идеал будущей дионисийской эпохи и Сверхчеловека, Супермена. Что из себя представляет Сверхчеловек— вопрос, безусловно, требующий обсуждения. А. Р. Ораж, автор первого подробного предисловия к переводу Ницше на английский, пишет о том, что
понадобятся новые формы сознания, о чем всегда заявляли мистики [...] разница между человеком и Сверхчеловеком будет состоять в обладании ими»
А Ницше был определенно знаком с новыми формами сознания. В августе 1884 года, когда философ сочетал хлорал-гидрат с бромидом калия, его подруга Реза фон Ширнхофер планировала навестить его в местечке Зильс-Мария в Швейцарии. После отсутствия в течении полутора дней, она рискнула зайти в его дом, и была отведена в гостиную. Далее с ее слов:
«Пока я в ожидании стояла у стола, справа открылась дверь в смежную комнату, и появился Ницше. На его бледном лице застыло рассеянное выражение, он устало прислонился к косяку полуоткрытой двери и сразу же начал рассказывать о тягостях своего нестерпимого недуга. Он описывал мне, как стоило лишь ему закрыть глаза, он видел множество фантастических цветов, завивающихся и сплетающихся между собой, непрерывно растущих, меняющих в экзотическом изобилии форм и цветов, вырастающих один из другого. „Нет мне покоя“, — жаловался он»22
Это — самое точное описание обычного для Ницше «прихода». Фон Ширнхофер также пишет о том, что как доктор, Ницше мог доставать в аптеке любой наркотик, который мог ему понадобиться. Он всегда удивлялся, что никто не спрашивал его, был ли он доктором медицины. У доктора философии не было бы доступа к тому рогу изобилия, в который он погрузился с головой. Его сестра и мать были уверены в том, что именно чрезмерное употребление наркотиков, в число которых затем вошел и «яванский наркотик», стало причиной безумия Ницше и его случайной смерти 10 лет спустя.
В моей книге Noumenautics я доказываю, что ту редкую форму «вдохновения», о которой пишет Ницше в своей автобиографии, лучше всего воспринимать как слуховые галлюцинации, причиной которых в данном случае были наркотические вещества. Он дошел до того, что слышал Диониса, как Сократ, слышавший своего демона-искусителя, и в конечном счете он сам превратился в Диониса, закончив посланиями от имени бога.
Ницше нечасто был открыт в своих рассказах о приеме наркотических веществ, чего не скажешь о его современнике, философе Уильяме Джеймсе — глубокий и обстоятельный мыслитель ясно высказывался о потенциале психоделичского сознания для философии о психике и метафизике. В своей книге «Многообразие религиозного опыта» он писал:
Закись азота и эфир, в особенности закись азота [...] стимулируют мистическое мышление под очень экстраординарным углом [...] В вызванном закисью азота трансе мы получаем истинное метафизическое откровение. [Наше] нормально функционирующее сознание, если можно так выразиться, рациональное сознание, ничто иное как один из типов сознания, отделенный от всего остального лишь тончайшей пленкой, и за ней скрываются совершенно иные формы23
Похоже, что такие химически вызванные инсайты, вдохновленные работами не слишком известного философа Бенджамина Пола Блада (1832–1919)24, могли направить его к принятию иных форм сознания, связанных с панпсихизмом и пантеизмом Густава Фехнера (1801–1887). Это метафизическая позиция, которую продвигал Джеймс с помощью Гегеля и Бергсона, в своей поздней работе, «Плюралистическая вселенная» (1909). Например, Джеймс пишет:
Давление всех доказательств, которые мы имеем, на мой взгляд, сильно подталкивает нас к вере в нечто вроде сверхчеловеческой жизни, в которой мы можем, сами того не осознавая, являться со-сознательными [...] Аналогии с психологией и фактами из патологии, с исследованиями психики и с религиозным опытом, утверждают, если рассматривать их раздельно, большую вероятность взгляда на мир, почти полностью идентичного взгляду Фехнера 25
Психоделики не только помогли вдохновить метафизическую космологию Джеймса, но и позволили ему заявить об осмыслении космологии немецкого диалектика-идеалиста, Гегеля (1770–1831):
Интоксикация закисью азота [...] позволила мне понять сильные и слабые стороны философии Гегеля лучше, чем когда-либо. Я настойчиво призываю других повторить мой эксперимент [...] первым его результатом был прошедший через меня невероятной силы раскат уверенности в истинности гегельянства26
31 марта 1910 года Анри Бергсон написал Уильяму Джеймсу следующее:
Я представлял себя находящимся среди первоклассного спектакля — вид ландшафта ярких цветов, через который я путешествовал на высокой скорости и который давал мне такое глубокое ощущение реальности происходящего, что я не мог поверить, в течение первых моментов пробуждения, что это был просто сон [...] Как бы я хотел продолжить это исследование о «духовной ценности аномальных состояний психики»! Ваша статья [Предложение насчет мистицизма] обобщила то, что вы говорили в работе «Многообразие религиозного опыта», и открывает замечательные перспективы для нас в этом направлении.27
Хотя сам Бергсон и не следовал тому пути, который считал наиболее ценным для философии, Бергсон был вплетен в ткань психоделической философии, исходя из того факта, что его метафизика была недвусмысленно перенята Олдосом Хаксли (1894–1963), через работы британского философа Чарли Данбара Борда (1887–1971), о чем сказано в одной из самых известных книг о психоделическом опыте, «Двери Восприятия»:
Исходя из своего опыта, я соглашаюсь с видным кембриджским философом, доктором Чарли Данбаром Бордом, «что мы должны серьезно рассмотреть [...] тип теории, которую выдвинул Бергсон [...] Предположение о том, что функция мозга, нервной системы и органов чувств в большей степени исключающая, чем производящая».28
Эта теория Бергсона, называемая «сокращающей заслонкой» значительно повлияла на любителей психоделики как психофизическая оценка психоделического состояния. Это такой взгляд, который утверждает, вопреки общепринятой точке зрения, что мозг не продуцирует сознание, а фильтрует его исходя из практических предпосылок. У меня (автора текста — прим. Newочем) есть детальное объяснение того, как теория Бергсона может быть использована для объяснения разновидностей психоделического опыта.29
Совсем недавно его теория была упомянута в исследовании Имперского колледжа по нейровизуализации головного мозга, в ходе которого испытуемые принимали ЛСД. Это потрясающее исследование было проспонсировано Фондом Бекли, возглавляемым Амандой Филдинг. Находки были опубликованы в The Royal Society в апреле 2016 года, где графиня Филдинг отметила следующее:
Наши исследования начались с обнаружения работ, лежащих в основе исследований измененных состояний сознания. С лучшим пониманием механизмов, лежащих в основе этих состояний, мы можем научиться лучше использовать их, управлять нашим сознанием для нашей личной и общественной пользы. Уильям Джеймс объясняет это как созерцание через покров восприятия. Хаксли описывает эго как «сокращающую заслонку» мозга. Как правы они были. Сейчас мы впервые увидели эмпирическую базу такого понимания вещей.30
У ведущего нейроученого этого исследования, профессора Дэвида Натта, была похожая точка зрения на более раннее исследование псилоцибина, психоактивного вещества, входящего в «волшебные грибы». Он описывал это так:
Психоделики представлялись как «расширяющие сознание» вещества, поэтому было широко принято, что они работают за счет усиления мозговой активности, но, как ни странно, мы обнаружили, что псилоцибин на самом деле приводил к снижению активности в зонах, в которых были наиболее развиты связи с другими зонами. Эти центры ограничивают наше представление о мире и держат его в упорядоченном состоянии. Теперь мы знаем, что деактивация этих областей приводит к состоянию, в котором мир воспринимается как странный.31
Хотя это исследование выглядит многообещающим для сторонников Бергсона, мы не можем не предупредить, что исследования в области нейровизуализации еще новы и скудны, и наши представления о взаимодействии сознания и материи все еще остаются важным вопросом, на который никто не предоставил удовлетворительный ответ. И философы должны помнить, что подобный ответ может потребовать соответствующего исследования — как отметил профессор Натт,
Если вы хотите понять сознание, сначала вы должны изучить психоделики.32
Вальтера Беньямина на эксперименты с гашишем и прочими психоделическими веществами соблазнило чтение вышедшей в 1860 г. книги «Искусственный рай» Бодлера, которая, в свою очередь, была написана под впечатлением от произведения Томаса де Куинси. Работа Беньямина «О гашише» представляет собой посмертный сборник его трудов не только о гашише, но также об опиуме, эукадоле и мескалине.
Опыт употребления психотропных веществ продолжил его друг, философ-неомарксист Эрнст Блох (1885 –1977 гг.), который в своей наиболее известной работе «Принцип надежды» высоко оценивает способность наркотиков оживлять воображение, которое он считает ключевым элементом для прогресса человечества. Труды Беньямина, посвященные его употреблению психоделических веществ, бессистемны, хотя и содержат множество возвышенных отрывков:
Ты становишься таким чувствительным: боишься, что тень повредит бумагу, на которую она падает...
Теперь речь заходит о восприятии пространства и времени курильщиком гашиша, и они сродни королевским... вечность длится не слишком много.33
Себастьян Маринколо считает, что, несмотря на огромную значимость подобных экспериментов для Беньямина, они также приобрели роль инструментов, с помощью которых передавалась информация о том, как работа сделала Беньямина заслуживающим внимание человеком, в особенности учитывая определения, данные Беньямином терминам «функциональное смещение» и, более специфичному, «аура»: пространственнно-временное, культурное окружающее пространство объекта, которое придает ему особую функцию. В одном из трип-репортов (описание испытанного под воздействием тех или иных веществ — прим. Newочём) Беньямина написано:
Здесь имеет место функциональный сдвиг [...] Кто-то дал дал мне сборник рассказов Кафки «Созерцание». Сначала я обратил внимание на название. Но потом книга вдруг превратилась в творение-в-руках-писателя, коей она становится для скульптора (возможно, в какой-то степени ученого толка), перед которым предстает задача ваять конкретно этого писателя. Она мгновенно внедрилась в скульптурную форму моего собственного тела34
Далее Маринколо рассуждает о том, как, в частности, это изменение функции (чтения объекта к частичной роли в форме тела) повлияло на magnum opusБеньямина, «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»:
Одной из центральных идей этого прорывного эссе является то, что Беньямин подметил, как современные инструменты технической воспроизводимости лишают произведения искусства их атмосферы. Фотография объекта может быть воспроизведена в любой точке мира, таким образом извлекая его из пространственно-временного и историко-культурного контекста35
Собственный историко-культурный контекст Беньямина, немецкого еврея при режиме Третьего рейха, был для него трагическим. И хотя Ницше яростно выступал против антисемитизма, его сестра Элизабет Фёрстер-Ницше поддерживала движение, женилась на известном антисемите и подружилась с Гитлером.
Видимо, такое предубеждение настолько взбесило Беньямина, что эта реакция вылилась в ощущения после употребления мескалина в 1934 году:
Из трещин дома Фёрстеров растут пучки волос. Дом Фёрстеров: (она [Элизабет Фёрстер-Ницше] превратила Хранилище Ницше в Дом Фёрстера [Охотничью Будку] (фамилия Förster означает «Лесник» — прим. Newочём)), охотничья будка из красного камня. Я — стойка в своих перилах: очерствелая, отверделая стойка. Это больше не тотемный столб — теперь это всего лишь убогая копия. Нога серны или дьявольское копыто лошади: символ вагины36
В попытке бежать от режима национал-социалистов, Вальтер Беньямин погиб в 1940 году, вполне возможно, намеренно приняв смертельную дозу морфина. В то же самое время во Франции философ, вызывавший у Беньямина только отвращение, отдыхал и выходил в люди в качестве интеллектуала и в ранге капитана немецкой армии. Это был Эрнст Юнгер.
Впервые Юнгер получил известность, когда опубликовал воспоминания времен своей службы в качестве солдата Первой мировой войны,37 и эти воспоминания часто расценивались как восхваление насилия. Он был неоднократно награжден за свою отвагу и готовность ринуться в бой, и позднее, как уже упоминалось, участвовал во Второй мировой войне. Однако Юнгер дважды отказывался от места в Рейхстаге, а также отдаленно был связан с «Заговором генералов», целью которого было убийство Гитлера — диктатора, которого Юнгер, возможно, считал политиком слишком левого толка.
Философ Хайдеггер, который присоединился к движению национал-социалистов, называл Юнгера «истинным последователем Ницше»38 — безусловно, он продолжил употребление наркотиков, к которому проявлял интерес Ницше. В 1970 году Юнгер опубликовал работу «Сближение: наркотики и опьянение», в которой назвал себя психонавтом: психоделическим космонавтом, исследователем внутреннего космоса. Эта работа до сих пор не опубликована на английском, хотя существует перевод на шведский язык.39
Альберт Хофман был другом Юнгера и посвятил ему целую главу в своей книге «ЛСД: мой трудный ребенок». Что касается Хайдеггера, Юнгер поддерживал связь с Хофманом. В одном из писем химику рассказывается о ценностном аспекте психоделических ощущений:
Что интересовало меня больше всего, так это соотношение [психоделических] веществ с продуктивностью. Однако мой опыт говорит мне о том, что творческие достижения требуют настороженного сознания, и что оно ослабевает под воздействием наркотиков. С другой стороны, здесь важны представления на концептуальном уровне, и некоторые из них невозможно получить иначе, как под воздействием наркотиков40
Более чем десятилетие спустя Юнгер пишет Хофману в другом письме:
Эти вещи следует пробовать только в небольших циклах. Я не могу согласиться с мнением Хаксли о том, что теперь возможности выйти за пределы могут быть переданы в массы. Конечно, речь идет не об утешительном небытие, а скорее о реальности, если мы занимаемся этим неуклонно41
Несколько раз Хофман и Юнгер вместе принимали ЛСД и псилоцибин. Видимо, ощущения Юнгера были ближе к реальности, так как касались чего-то духовного, метафизического, эсхатологического. Хофман вспоминает такой случай:
Последующий и последний бросок во внутреннюю вселенную с Эрнстом Юнгером, в этот раз снова под ЛСД, унес нас очень далеко от повседневного сознания. Мы приблизились к конечным вратам. Конечно, согласно Эрнсту Юнгеру, на самом деле эти врата откроются пред нами только в великом переходе из этой жизни в иной мир42
Интересно отметить, что психоделический опыт не обязательно приводит к левым, либеральным взглядам или к движениям Нью Эйдж. Юнгер — опровержение такой теории. Другой последователь Ницше и психонавт, Нобелевский лауреат Октавио Пас также дистанцировался от подобных взглядов; использование психоделиков воспитало в нем более нигилистичную космологию:
Западное мироощущение нездорово. Оно морально. Мораль, великий изолятор, великий разграничитель, разделяет человека пополам. Чтобы вернуться к единству взгляда, нужно примирить тело, душу и мир [...] Галлюциногены нигилистичны: они размывают все ценности и радикально меняют все наши представления о добре и зле, о том, что справедливо и несправедливо, что запрещено и что разрешено43
Этот взгляд на то, что психоделический опыт может перевернуть наши ценности, разделяет теоретик Франкфуртской школы Герберт Маркузе. Однако, возвращаясь к левым взглядам, Маркузе в «Эссе об освобождении» (1969) утверждает, что подобный переворот важен не потому что приводит к отторжению морали, а потому что приводит к отторжению капитализма:
Созданное общество навязывает всем своим членам один и тот же способ восприятия... «Трип» включает в себя распад эго, сформированного существующим обществом — искусственный и кратковременный распад. Но искусственное и «частное» освобождение предвосхищает, в искаженной форме, надобность социального освобождения: революция должна в то же время быть и революцией в восприятии, которая будет сопутствовать материальной и интеллектуальной перестройке общества, создавая новую эстетическую среду.
Знание о необходимости в подобной революции, в новых органах чувств, возможно, является зерном истины в психоделическом поиске44
Маркузе также утверждает, что подобный сброс восприятия при помощи психоделиков портится, если явление «искусственного рая» вредит импульсу и рациональности, необходимым, чтобы совершить революцию против основ капитализма.
Жан-Поля Сартра, французского представителя течения экзистенциализма, вдохновило на изучение философии чтение Бергсона45. Сартр решился принять мескалин в 1935 г., чтобы улучшить свое понимание сознания, а также надеясь обрести вдохновение. Полученный им опыт был описан в эссе «Воображение: психологическая критика» и привел к созданию принесшего ему известность романа «Тошнота» (1938 г.), наполненного психоделическими образами. Однако Сартру пришлось заплатить за свой опыт с мескалином ужасную цену.
Поскольку я экспериментировал с Лагашем, а он был достаточно угрюм и говорил мне «То, что ты творишь с собой — ужасно!», в конечном итоге меня стали преследовать всяческие жуткие образы. Я впервые принял мескалин в полуосвещеной комнате, где все предметы меняли форму в зависимости от реальной перспективы. [...] Там на вешалке висел зонт, и я принял его за стервятника. Ткань зонта выглядела как крылья, которые переходили в шею и нечто напоминающее клюв. Так оно выглядело. … Когда я покинул помещение, видения не прекратились. Я принял встреченного мной мужчину за жабу, скачущую по улице. И наконец, когда я вернулся в Руан, я принял туфлю Бивер за огромную жирную муху. [...] Я немедленно осознал, что это состояние приведет меня — и я не мог представить, почему — к хроническому галлюциногенному психозу46
Сартр страдал от паранойи на протяжении недель после принятия им мескалина, указывает шведский психиатр Патрик Лундборг (1967–2014 гг.):
Спустя несколько недель [после принятия мескалина] его мучила мысль, что его преследуют гигантские лобстеры. В менее пугающие моменты Сартр понимал, что на самом деле огромные лобстеры не существуют, однако осознание этого факта не приносило ему успокоения, поскольку это означало, что он сходит с ума47
Еще одним французским вольнодумцем, разделявшим взгляды Ницше на власть, был Мишель Фуко. Он обретал вдохновение под психоделическими веществами, но очень редко писал о них. Исключение было сделано в опубликованном в 1970 г. эссе «Theatrum philosophicum», где ЛСД и опиум упомянуты в связи с книгой Делёза «Логика смысла». Фуко писал:
Мы легко можем увидеть, как ЛСД инвертирует связи между дурным юмором, тупостью и мыслью: как только он уничтожает превосходство категорий, то подрывает основы безразличия и разрывает связи с мрачной пантомимой тупости; он также сохраняет недвусмысленную и не поддающуюся категоризации массу не только как пеструю, подвижную, асимметричную, децентрированную, спиралевидную и отражающуюся, но заставляет ее каждую секунду расти и кишеть фантастическими событиями
За два года до того, как умереть от СПИДа, Фуко выразил заинтересованность в том, чтобы написать исследование о культуре наркотиков или наркотиках как культуре Запада... И о том, насколько тесно они связаны с творческой жизнью западного мира.48
К несчастью, это исследование так и не увидело свет. Одновременно с этим его знакомые Жиль Делез (1925–1995) и Феликс Гуаттари (1930–1992), хоть и обсуждали психоделические вещества, зачастую упоминая о том, что поэт Анри Мишо (1899–1984) принимал мескалин,49 отзываются о значении наркотиков достаточно пренебрежительно — к примеру, в их книге «Тысяча плато». Подобный пессимизм стал достаточно резким контрастом в сравнении с оптимизмом в адрес мескалинового проекта психиатра, создавшего термин «психоделики» — Хамфри Осмонда (1930–2004).
«Наблюдение» было величайшей вещью, которая так никогда и не произошла с психоделических миром. Проект был задуман Хамфри Осмондом, нейрофилософом Джоном Смитис и Олдосом Хаксли в 1950-е годы. Его целью, как ее обрисовывал Осмонд, был сбор «персональных наблюдений за опытом употребления мескалина среди 50–100 видных представителей философии, литературы и науки» 50. В число ведущих интеллектуалов входили С.Д. Брод, Э. Д. Эйер, Г.Г. Прайс, Д.С. Дюкасс, Гилберт Райл, Карл Юнг, Альберт Эйнштейн и романист Грэм Грин. Упомянутые личности проявили значительный интерес к проекту, однако, к сожалению, «Наблюдение» не получило финансирования — организаторы частично возлагали вину за отказ на нудный редукционизм эпохи.
Безусловно, жаль, что первая волна изучения психоделиков случилась именно тогда, когда философия разума переживала спад. Когда видение мозга как суммы его функций, физического состояния или физической сущности было наиболее популярно среди западной интеллигенции. Если бы сейчас, когда имеются более новаторские и разнообразные теории в сфере мозг-материя — «узел мира», как это называл Шопенгауэр, — снова появилась идея провести «Наблюдение», проект мог бы получить финансирование.
Опыт употребления галлюциногенных веществ во многом повлиял на ряд философов различных школ. Многогранная, аномальная, чужеродная, внушающая благоговейный ужас и зачастую пугающая природа мира психоделических веществ не представляет собой легкий предмет для анализа. На самом деле, зачастую она переступает границы феноменологических критериев, которые используются при анализе. Однако в таком случае подобные новые феномены могут восприниматься как пополнение феноменологического арсенала, а не мистические аномалии, к которым следует относиться с философским пренебрежением. Э. Н. Вайтхед отмечал:
[Весь] смысл удачного эксперимента состоит в том, чтобы проникнуть в непознанное, никем не испытанное... Философия — мистическая наука, если хотите, поскольку мистицизм представляет собой прямое погружение в никем не описанные глубины. Однако основная задача философии — рационализировать мистику: не объясняя ее, а вводя в употребление новые вербальные характеристики, рационально соединенные между собой51
Ссылки:
1. «Процесс и реальность. Очерк космологии», т. II, глава 1, §1.
2. 69c–d.
3. «По дороге в Элевсин», глава 2, стр. 42.
4. 250b–c.
5. «По ту сторону добра и зла», предисловие.
6. «Критика чистого разума».
7. «Система трансцендентального идеализма» (1800).
8. «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», стр. 236–238.
9. См. его книгу «Память и материя».
10. Как Дэви пишет о себе в Consolations of Travel or The Last Days of a Philosopher, «Диалог пятый. Химический философ».
11. Researches, chemical and philosophical chiefly concerning nitrous oxide, or diphlogisticated nitrous air, and its respiration (1800), стр. 488–491.
12. Четвертый диалог.
13. «О свободе воли», глава 3.
14. «Ecce Homo. Как становятся сами собою», предисловие, §2.
15. «Ecce Homo. Как становятся сами собою», глава «Почему являюсь я роком», §1.
16. Середина декабря 1882 года.
17. Элизабет Фёрстер-Ницше. The Life of Nietzsche, том II, глава XXVII.
18. «Галлюцинации», глава VI, стр. 115-116.
19. «Галлюцинации», глава VI, стр. 109.
20. «История западной философии», глава 25.
21. Friedrich Nietzsche, the Dionysian Spirit of the Age (1906), глава IV.
22. Conversations with Nietzsche, §52, стр. 164.
23. «Многообразие религиозного опыта», часть 16.
24. См. The Anaesthetic Revelation and the Gist of Philosophy Пола Блада (1874).
25. «Вселенная с плюралистической точки зрения», часть 8.
26. «Субъективные эффекты вдыхания закиси азота». Mind, том 7, 1882.
27. У Генри Бергсона: Ключевые сочинения.
28. Хаксли, стр. 10.
29. In Noumenautics (2015), глава. 4: ‘Bergson and Psychedelic Consciousness’. Это эссе, вышедшее из моей речи о предмете на Breaking Convention conference (2013) в Лондоне.
30. Выдержка из этого разговора была опубликована в The Huffington Post. (12/04/2016; обновлено 13/04/2016; проверено 21/7/2016).
31. Отсюда: http://vk.cc/5zqknq (24/01/2012; проверено 21/7/2016).
32 Youtube.
33 Quoted in Marincolo, часть 3, §2, стр. 129.
34. «О гашише», часть 2 (написано 15-го января 1928 года в 15:30).
35. «Что гашиш сделал с Вальтером Беньямином», часть 3, стр. 138.
36. «О гашише», часть 11 (22 мая 1934 года).
37. В книге «В стальных грозах».
38. Gesamtausgabe IV. Band 90, Эрнст Юнгер.
39. Под названием Psykonauterna.
40. Письмо датировано 3/3/1948 — цитируется у Хофманна, стр. 74.
41. Письмо датировано 17/12/1961.
42. «ЛСД — мой трудный ребенок», часть 7.
43 Alternating Current, глава. 2, стр. 83–86.
44. Эссе об освобождении, глава. 2, стр. 36–37.
45. Sartre by Himself, стр. 27.
46. Sartre by Himself, стр. 37–38.
47. «Психоделия» (2012).
48. Интервью с Чарльзом Раусом — из Plant, глава. 7, стр. 152.
49. Смотри книгу Мишо о мескалиновых трипах, Miserable Miracle (с современным предисловием за авторством Октавио Паца).
50. Эти сведения были взяты из книги дочери друга Хаксли, под названием «Руки Олдоса Хаксли».
51. Modes of Thought, главы III … IX.
Свежие комментарии