Количество дошедших до нас древнерусских женских имен смехотворно мало. Когда в берестяных грамотах обнаружили, например, имя "Гостята", развернулась нешуточная дискуссия на тему, мужское это имя или женское. Спор разгорелся на пустом вроде бы месте: из контекста совершенно ясно, что пишет женщина. Однако больно уж "не по-женски" звучало это прозвание.
Дискуссия эта строилась все больше на эмоциях, а не на фактах: спустя тысячу лет уцелела лишь жалкая горстка женских имен - даже княжеских, не говоря уже о простонародных. Слишком мало материала, чтобы делать выводы, "по-женски" оно звучит или "по-мужски".
Оставим грамоты и перейдем к летописям. Здесь все грустно: даже комета Галлея проносилась над Русью чаще, чем падали с пера древнего хрониста на страницы летописей женские имена.
Чем древнее текст, тем больше в нем безымянных женщин.
Возьмем, к примеру, князя Владимира, крестившего Русь, который, как известно, был большой женолюб.
Летописец, безжалостно лишая потомков материала для съемок отечественного "Великолепного века", проводит инвентаризацию княжеского гарема довольно странным на наш взгляд способом: по национальному признаку.
Мы узнаем, что у князя в женах числятся некие "чехиня", "грекыня", "болгарыня", ну и просто - "другая". И это - "главные" жены, иностранные, на минуточку, принцессы! (Две сотни наложниц в Берестове, как видим, и вовсе не имеют шансов пробиться к потомкам сквозь толщу этого оскорбительного равнодушия.)
Только имя упрямой Рогнеды каким-то чудом уцелело в этом именном вакууме.
Однако и тут неприятный сюрприз: нет твердой уверенности, что это имя как таковое, а не своеобразное отчество. Точно так же как и имя матери Владимира, ключницы Малуши, возможно, всего лишь повторяет имя своего отца Малка.
Ну и пара Олег-Ольга вызывает схожие подозрения.
Все эти имена, поданные летописью как личные, выглядят словно тени мужских.
Что касается отпрысков Владимира, то сыновья, как нетрудно догадаться, все снабжены именами, а дочери той же Рогнеды поименованы без излишеств как "дщери".
Летописец не захотел тратить чернила даже на сведения о количестве дочерей Владимира. Информацию о женском потомстве крестителя Руси историки выудили в основном из зарубежных источников.
Скажем, дочь Владимира, Добронега-Мария, не утонула в Лете только благодаря иностранным хроникам. Но и то, может, она и не Добронега вовсе, а Доброгнева...
Помимо попадания в летописи просто как "другая", у княгинь имелся еще чуть более завидный вариант: по отчеству (например, Мстиславна) или по мужу (Мстиславляя).
Иными словами, чтобы не стать для потомков какой-нибудь условной Петровной или, не приведи господи, Петровлей, княгиня или княжна должны были очутиться в поле зрения иностранных хронистов.
Вышла замуж за короля Франции? Пожалуйста, становись Анной Ярославной. Достался только князь Игорь? Без глупостей, быть тебе просто Ярославной.
Но была и еще пара-тройка эффективных рецептов оставить свое личное имя в истории: стать княгиней Ольгой, монахиней или уйти от мужа.
Интересные наблюдения сделали по этому поводу исследователи. Например, дочь Юрия Долгорукого сбегает от своего супруга Ярослава к брату. И вот тут летопись почему-то начинает величать ее Ольгой, а не Юрьевной или "Ярославлей".
Другая княгиня по имени Предслава тоже ушла от благоверного, вернувшись в семью отца. И, удивительное дело, потеряв мужа, она обрела имя.
Летописец сообщает, что великий князь явился на церковный праздник со своим сыном Ростиславом, снохой Ростиславлею и - барабанная дробь - дочерью Предславой.
Может, конечно, это была какая-то форма общественного презрения, когда венценосная "разведенка" теряла права на родовое имя.
Однако в этом нет твердой уверенности, ведь монахинь тоже именовали по имени, проявляя уважение.
А еще можно было дать ребенку матчество, которое в нашем вроде бы продвинутом обществе до сих пор является невиданным зверем.
Интересно, что незаконный сын Ярослава Осмомысла от наложницы Настаськи поименован в летописи Олегом Настасьчичем. Это перекликается и с русскими сказками, где матчества не редкость: скажем, Марья Моревна или Яга Ягична.
Наличие матчеств, возможно, указывает на то, что русские книжники экономили чернила на женских именах не из-за злого упрямства.
Это могло быть и проявлением какого-то уже забытого этикета, подражание византийской культуре или даже попыткой спрятать женские имена от сглаза...
Свежие комментарии